Снова, снова чего-то хотят. Я не понимаю, я взрываюсь изнутри, зачем они? Сами-то знают? Нет. День повторился и повторится снова. Куда я иду? Что делать?

Сжечь… Как листик бумаги. Всех, себя, все равно — незачем.

Я ненавижу, я обижен и от этого еще более слаб, более глуп.

День повторился.

Сжечь…

Резкий порыв горячего ветра прервал полусон-полувидение. Огрызки памяти недалекого прошлого, так глубоко впившегося в мою надломленную душу, только и ловили момент явить себя.

Уснул все-таки. Убаюкало горячее солнце. Я сидел у стены, пачкая черную, не по погоде одетую жаркую кожаную куртку искалеченной глиняной штукатуркой. Вокруг было много людей, таких разных… и таких похожих. Я их недолюбливал, и они, как полагается, отвечали мне взаимностью. Их потные, утомленные, похоже, самим их существованием рожи ждали хоть каплю прохлады в дуновении ветра, но вместо этого их обдало песком и жаром раскаленного летнего дня. Лица скривились еще больше. Ха! Тогда, кажется, меня это даже позабавило. Кто-то бросил презрительный взгляд «нормального человека на конченого придурка» в мою сторону, я улыбнулся в ответ. Я любил жару, я был хорошо одет, на лице не выступали капли пота и вообще лицо было довольным.

Горизонт над дорогой переливался, как невидимый океан. Дорога вела на запад.

Домой…

Ничто не могло испортить мне настроение: ни дурной сон, ни люди, ни, уж тем более, жара. Я ехал домой. Не просто «в ту сторону», больше. Это слово — «дом» — наполнилось новым значением. Тракт, уходивший в бесконечную пустыню высохших полей, изредка усеянных зеленью, пробуждал в душе давно забытые чувства. Я ехал домой. После изнурительной, бесконечной, как казалось, ссылки. Ссылки туда, где все будто противоречило моему существованию. Нет, не так, как бывает: совершил преступление — получил по заслугам, не тюрьма. В этом Мире, в котором мне почему-то довелось жить, есть тюрьмы, есть преступники и суды, но есть и места для тех, на кого нет закона, но кто заслужил… Мой жгучий, непокорный, но в то же время обидчивый нрав, мое презрение к людям сослали меня. Понял я это далеко не сразу. Тогда нужно было что-то делать, и я сделал. Многим пожертвовав (а пожертвовать я готов был всем), я ушел, аккуратно, незаметно. Сбежал. И сейчас ехал домой.

Дорога для одинокого путника была небезопасной и уныло долгой. Как и все вокруг, я ждал, пока придет караван. Хотя какой «караван», слово не родное, 5–10 крытых телег. За несколько монет можно было спокойно проспать всю дорогу укрытым от солнца и защищенным от шаек дорожных шакалов-грабителей, получающих скорее удовольствие, чем выгоду от грабежа и унижения более слабых.

Время давно пришло, а мы все ждали. Так предсказуемо — опаздывают. Лица окружающих, в такт всему прочему, начали забавно искажаться чувством справедливого, почти священного негодования. Ха! Я еще сильнее повеселел. Ждать я тоже умел. Я ждал годы этого момента. Ничтожно незначительное опоздание меня не трогало.

Через 15 минут мы уже грузили вещи. Первым, запрыгнув в повозку, я увидел его и немного удивился. Там сидел человек, один, да еще и старый знакомый, земляк. Откуда он тут взялся? Долго удивляться не в моих привычках — поздоровались, разместились рядом, обменялись скудными, банальными фразами… Все, поехали, буду спать.

Монотонный скрип колес почему-то сегодня не способствовал сну, и я смотрел на медленно уплывающую в прошлое дорогу. Рядом сидела немолодая женщина, приверженка одной из сотен новоявленных религий — сектантка. О да, они похоже есть во всех странах, во всех мирах. Мой скептический реализм подзадоривал поспорить, но я был слишком уставший и умиротворенный для этого, чего нельзя было сказать о моем товарище. Спор он таки затеял. Я мысленно махнул рукой: не так уж он отличается. Потом подумал, что если бы спорил я, выглядело б так же. Все мы фанатики, только каждый своей «веры». Дорога, жара, пыль — все идет своим чередом. Мои принципы и идеалы потеряли свое прежнее значение, значение не изменилось, но желание его защищать от всех и вся выгорело, улетучилось. Длительное чувство безысходности разбило страх.

Люди выходили, их дом был ближе. Женщина, которая сидела рядом с нами, тоже вышла. Осталось всего несколько человек, в том числе и мы. Все никак не спалось, сердце переполняли чувства, наверное, поэтому и сон не шел. Разговорились… Как-то уже и не так банально, и вот старый знакомый начал мне возмутительно нагло врать, говоря о сказке! Вербовщик, блин! Я никогда не верил в сказки, хоть и очень любил их. Зачем было начинать? Ведь я так хотел спокойно доехать, влить в себя пару емкостей греющего душу алкоголя и улечься спать… Не удержался, начал спорить. Сказка… Я о ней так мечтал, но знал, верил — это сказка… Холодный реализм, логика, причина–последствие, все. Но. Во мне многое поменялось. За последние годы душа так изголодалась по свободе, что принципы и придуманные правила, обиды и протесты перестали быть преградой. Парадоксально, но именно то, что казалось мрачной, бессмысленной дорогой, в конце которой тебя томно ждет полуоткрытый гроб, стало выходом из подлой темницы собственного страха, в которой, сам того не подозревая, я томил свое сердце.

Да, сказка оказалась правдой. Сказка, в которой больше реальности, чем во всей моей жизни, сказка, юмор которой тоньше и красивее любой комедийной постановки, сказка, в которой больше трагедии, чем в драмах великих писателей. Где на лицо падают холодные и чистые капли мечты. Сказка, в которой верят в Любовь…

За мое жгучее, порой не в меру, отношение к нехорошим качествам людей меня назвали Инквизитором. За мое, иногда доходящее до неразумного, желание этих качеств в себе не показывать дописали титул Скромного. С последним я был сильно не согласен, так как временами скромность отсутствует во мне напрочь. Но если подумать…

Что ж, теперь я Скромный Инквизитор.